Что-то в нем стало совсем не так. Нету деревяшки, не позволяющей двери в туалет закрыться полностью - теперь дверь захлопывается на лету, на полном ходу; не нужно бояться задеть ногой мисочку с водой, когда подходишь к окну посмотреть на термометр - а все же боишься по привычке; не надо закрывать ванную, чтобы он там не нашкодил, чистюля; рюкзаки тоже теперь - в безопасности, некому на них лежать, словно на барском диване развалившись; и шкафы - тоже, с так удобно там расположившейся родительской одежды; эта уборка станет последней, когда нужно будет пройтись мокрой рукой по диванам и креслам - собрать шерсть;
И - никто не встречает у двери, стало не нужным, прежде чем открыть дверь, кричать его имя и слушать потом - не мяукнет ли - открывай! И - никто не разбудит под утро, запрыгнув на кровать, потому что - шесть часов уже, пора вставать, народ!
И страшно стало в доме вечерами. Мистически страшно. И - невозможно смотреть фильмы ужасов, триллеры, чтобы потом преспокойно идти спать, не боясь, с твердой уверенностью - если он спит серым комочком рядом на кровати, значит - никакое зло тебя не коснется. Ни тебя, ни - всех домашних.
Никогда больше не будут на тебя смотреть эти большие, детски-доверчивые и не по-детски умные глаза, когда ты с баночкой Вискаса возишься у стола. Не запустишь руку в теплую шерсть, не почувствуешь, как треться об твои ноги мягонький комочек на лапках.
Чем больше времени пройдет, тем легче. Не будешь просыпаться в восемь утра и тут же думать - вот, в это время 24 часа назад он был еще жив. Хотели к десяти к доктору везти. Всего два часа - не дождался.
Самое страшное - когда ничего не можешь сделать, ничем не можешь помочь чужой, бессловестной боли. И тчетно просишь, чтобы хоть часть ее, а лучше вся - отошла тебя.
Теперь тем, кто не видел, остались лишь фотографии и маленький фрагмент видеозаписи десятилетней давности.
Зачем я это пишу? Как я это теперь пишу? Мне казалось - все выплакала еще два дня назад. и все это время пытаюсь вытравить из себя боль, чтобы потом было - не больно. Чтобы потом можно было нормально - говорить, писать, жить.
Все.
Лучше тебя никогда не будет. И не хочу даже думать о том, чтобы когда-нибудь твое место занял другой. Тебя не заменить. Я очень тебя люблю и никогда не забуду.
Спи, убаюканный пеньем херувимов. Там тебе будет лучше, чем на этой жестокой земле.